Родня
Сосед Антоныч жил пока, собой не донимал.
Под солнцем место – девять метров в коммуналке.
Костыль под левую с утра, в пальто – и похромал.
Соседи звали за глаза: «зипун на палке».
А к ночи тихо – щелк замком,
Пахнёт в прихожей табаком,
Вздохнет на панцирной – и в храп
До самого утра.
Где ногу потерял старик – бог весть.
Бог весть еще какие раны есть.
И воевал – не воевал,
Никто вопрос не задавал.
Так жил и обрастал смешно щетиной и быльем.
По мелочам ко мне, случалось, обращался:
- Такое дело, Александр, ссуди до пенсии рублем,
Через неделю возвращу, как обещался.
Он мог бы мне не возвращать –
Я был готов ему прощать.
Он бедно жил, он тихо пил,
И я б не то ему простил.
Родных его никто не знал и не узнал бы впредь.
Полсотни пенсии – вот все, что слала почта.
Он до последней не дожил три дня, и вышло умереть.
Соседи видели из скважины замочной.
И вот на кухне у кастрюль,
Где чистят лук, где парят тюль,
Где только знали, что бранить,
Собранье: как похоронить?
Куда весь хлам его девать, куда?
Кто завтра въедет проживать? (беда!)
И есть ли кто-то из родни? –
Вот и хоронят пусть они!
Так день прошел и – вот те на! – вприпрыг и семеня,
Бочком в прихожую, прикашливая скорбно,
По одному, по два, по три, как с неба грянула родня,
Так ненавязчиво и по-собачьи сворно.
И здесь же (не из хвастовства)
Склоняли степени родства,
Сыскался даже брат родной
С сынком и первою женой.
Составлен перечень, где скарб наперечет.
(А то, не дай бог, что к соседям утечет!)
И по согласию сторон:
Дележка – после похорон.
А через день еще старик в последний слег приют,
Вороны справили поминки сиплым карком.
На стены новые жильцы известку с дихлофосом льют
И сокрушаются: «Ах, как полы зашаркал!..»
На дверь – табличка, новый шрифт,
Последний стул запихан в лифт,
Родным гора как будто с плеч,
Острят над поводом для встреч.
Машина «Мебель» у подъезда тарахтит,
А женка брату: «Мебелишка-то не ахти...»
Галдит-гадает детвора:
- Кто переехал со двора?
1985