Интервью Александра Новикова на церемонии «Шансон года», 5 апреля 2014 г.
Александр Новиков: «Душа поэта – это скрипка».
Поэт и певец Александр Новиков – человек принципов. Он всегда прям и тверд, говорит, что думает, и всегда делает так, как ему подсказывает совесть. «Я решительный и легкий на поступки, – говорит он о себе, – Такой вырос, ну, что теперь?»
– Александр Васильевич, за свою относительно короткую жизнь вы успели очень многое. Вас любят, уважают, на вас равняются. А вообще, трудно быть Александром Новиковым?
– Ничего себе короткая – шестьдесят лет. Другим не удалось прожить и половины. Я бы сказал, что это такая короткая долгая жизнь...
А Александром Новиковым быть трудно. И знаете, почему? Когда ты становишься известным и влиятельным человеком, то, кроме великой радости от своей популярности и звона фанфар, ты испытываешь еще и большую ответственность. Это ответственность за свое поведение, за свои высказывания, за песни, за гражданскую позицию, за степень своего милосердия. Ты должен помогать слабым и бедным – их всегда стоит очередь тех, кто нуждается в помощи. Они пишут на электронную почту, приходят в театр Эстрады или ждут меня возле студии. Когда чиновничья стена непробиваема и люди не могут справиться со своей бедой сами, идут к известным и влиятельным людям с последней надеждой.
– И вы всем помогаете?
– Стараюсь, но многое зависит от просьбы. Они все разные. У кого-то посадили сына или сын оказался наркоманом, кого-то отправили на операцию, но у него нет денег. И вот здесь та сторона медали, которая блестящая, очень сильно пригождается. То, чего не могут или не хотят сделать они, даже высокопоставленные чиновники, я иногда могу сделать либо одним звонком, либо одной подписанной пластинкой. К чести и славе русского народа, если он признал тебя героем, тебе никогда ни в чем не откажут. В этом, отвечая на ваш вопрос, и заключается трудность быть Новиковым. Трудно пережить свою славу, но еще трудней с ней жить, потому что живешь уже не только ради себя, любимого. Если не поможешь тем, кому плохо, тебя будет мучить совесть.
– Если говорить про вашу жизнь, что бы вы в ней изменили, будь у вас такая возможность?
– Паспорт бы подделал!
– Паспорт? Почему?
– Потому что выгляжу не на столько, сколько там написано. Когда я открываю паспорт и вижу, что родился в 1953 году, это приводит меня в какой-то комический ужас. Как-то раз прочитал на сайте «Радио Шансон» новость, что Александру Новикову – шестьдесят лет. Я так и уставился в эту цифру. Это было такое секундное удивление: мне же уже шестьдесят, господи боже мой.
– А на сколько вы себя чувствуете?
– На двадцать пять. Ну, внешне, может быть, я выгляжу старше, но никак не на шестьдесят – ни по своим физиологическим свойствам, ни по своему нраву. Я намного моложе – во мне еще не умер мальчишка!
– Александр Васильевич, в вашей книге «Записки уголовного барда» есть очень хорошая история. В ответ на реплику друга «Нельзя спотыкаться, догонят – добьют», вы произносите короткое матерное слово. Мягко скажем, «задолбаются». Вы пишете, что оно не раз спасало вас в самых сложных ситуациях. Сейчас спасает?
– По сравнению с тем временем, когда я был в лагере, сейчас я нахожусь в раю. Ну, что мне может доставлять неудобства после всего пережитого? Злобный шоу-бизнес? Для меня, после пережитого в лагере, этот шоу-бизнес – отряд пионеров с дудками и барабанами. Поэтому данное слово иногда, конечно, употребляю, но уже не в такой жесткой и категоричной форме, как тогда. Там был лагерь, здесь – свобода. Разные вещи, разные враги, разные способы существования.
– Я знаю, что вы очень любите Сергея Есенина. Чем вас так трогают его стихи?
– Знаете, есть стихи, которые не трогают. Вроде бы они срифмованы, и придраться не к чему, и смысл какой-то есть, но не трогают, и все. А есенинские стихи, они выдирают душу.
В душе русского человека есть очень тонкие струны. Этих струн нет ни у американцев, ни у европейцев. Вся их поэзия буквальная: danke schon, bitte schon. Европейская душа состоит из толстых слоновьих струн, в основном звучащих в нижних и средних регистрах – у русского человека есть тончайшие струны. И вот эти струны мог трогать Есенин. Маяковский – великий поэт, но до самых тонких струн дотянуться не мог, а над есенинскими стихами можно расплакаться. Каждый из нас пролил над ними хотя бы одну слезу и нашел в них отражение своей жизни. Все горечи, все беды, которые есть на этой земле, они все в есенинских стихах. Все печали, все жалости, они там есть.
– То есть эти стихи спасают…
– Конечно. Они находят отзвук, фантастический отзвук в душе. Поэтому творчество Есенина будет жить вечно. Я считаю, что он – первый поэт на Руси.
– Правда, что вы раньше ходили на его могилу даже ночью?
– Ну, я же не только ночью, днем – тоже… (смеется – прим. Авт) Как-то раз прихожу туда, смотрю, на могиле сидят трое и продают какие-то книжонки. Один тут же вскакивает, подбегает и говорит, показывая на одного из троих: «Это – поэт. Не желаете ли приобрести стихи о Есенине от автора с автографом?» Вся его «литература» была разложена прямо на могиле. Как на рынке. Ну, я ему врезал – он упал. Я начал бить остальных. Они у меня скакали через могилу Бениславской, как клопы. Когда побил их, «поэту» тому сказал: «Если я тебя еще раз здесь увижу, удавлю». А на все это смотрела большая группа туристов и кричали: «Правильно, Новик, бей их этих уродов!». Очень весело было.
– А он?
– Больше он там не появлялся. А ночью была другая история. Ехал как-то заполночь мимо Ваганьковского кладбища. Был подвыпивши. Говорю шоферу остановиться. Дай, думаю, на могилу к Есенину схожу. Стучу в ворота, а кладбище закрыто. Думаю: ну, все, придется лезть через забор. И тут выходит кладбищенский сторож. Узнал меня, обрадовался: «Это вы?! Александр Новиков? Вы к Есенину, да?» Я даже слово молвить не успел. Ну, открывает он ворота, пошли на могилу. А у меня с собой водка была. Расчувствовался. Я в тот момент работал над есенинским альбомом и, видимо, мне было нужно вбирать в себя какие-то мистические вещи… Подхожу ближе – на могиле сидят два мужичонки и пьют водку. Бутылка стоит, стаканы. Они мне: «Саня? Ты как здесь? Давай садись с нами». Ну, я тоже достал бутылку – поговорили, выпили… Хорошие, добрые мужики оказались. Вот так иногда бывает.
– Александр Васильевич, мне кажется, что в вас сочетаются абсолютно несочетаемые качества. Вы сильный и харизматичный внешне, и очень тонкий, наверное, где-то даже ранимый, внутри. Как такое может быть?
– Несочетаемое есть не только во мне, но и в моих стихах и песнях. Срифмованы самые нерифмуемые слова, образы, которые, казалось бы, не могут друг с другом соседствовать. У меня могут.
А то, что ранимый… поэты всегда ранимые. Стихи – это продукт ранимой души. Бесчувственная душа, она не может родить стихи тонкие и пронзительные. В чем разница между скрипкой и большим полковым барабаном? Скрипка – нежный инструмент; барабан тоже нужен, но для того, чтобы помочь сделать сто двадцать шагов в минуту. Играя на скрипке, человек может вызвать слезы, а на барабане – разве что слезы ненависти. Представьте, что вам будут бить в него прямо под ухом. Так вот душа поэта – это скрипка, а душа рифмоплета – большой барабан.
– Как обычно появляются ваши песни?
– Каждый раз по-разному. Иногда я просто ставлю перед собой задачу что-то сделать и сижу делаю, играю на гитаре. А иногда вдруг осеняет какая-то мысль. Как-то раз мне попалось на глаза что-то про Ё-мобиль – удивительно яркую глупость автомобилестроения. Думаю: надо обязательно написать какое-нибудь ядовитое стихотворение. Пришел на «Радио Шансон», а мне девушки говорят: «Ой, Александр Васильевич, как вы хорошо выглядите!» Я в ответ шучу: «Я бросил пить и сразу стал красивым!» А потом добавил: «Пусть это будет первой строкой новой песни». И написал «Ё-мобиль».
– А бывает, что вдохновение приходит откуда-то сверху?
– Сверху приходит только сумасшедшим или членам Союза писателей в тоталитарных государствах, когда им дают указювку. А душа – вещь необъяснимая.
– Александр Васильевич, когда вы только начинали свой творческий путь, ваши песни были очень хулиганскими, а сейчас вы поете про любовь, про женщин… Что вас так изменило?
– Дело в том, что хулиганские песни для меня сочинять легко. За день могу написать целую пластинку. Лирические песни даются намного тяжелее. Например, «Расстанься с ней» при всей своей малости размера – всего-то двенадцать строк – заставляет человека вспомнить всю свою жизнь и заплакать. Проще написать десять хулиганских альбомов, чем одну такую. Но женщины, конечно, сделали свое дело. Благодаря им у меня сейчас такой… благообразный что ли имидж. Мужчина всегда хочет им нравиться. Если он скажет, что пишет стихи для себя, то солжет. Естественно, любой поэт или композитор, увидев, что нравится женщинам в определенной роли, начинает в нее вживаться. Мне хорошо и в той роли, и в другой.
– А какой вы в жизни?
– Я хулиган, бандит и разбойник.
– ?
– Я говорю это на полном серьезе. Я не ботаник, я не философ. Я хулиган, я бандит, я разбойник. Есть люди, которые могут работать официантом и ходить с подносом, а есть, которые не могут. Им душа не позволяет. Вот и я не могу. Я не отношусь плохо или презрительно к профессии официанта, просто я другой. Мне легче отобрать кошелек, нежели его украсть или пойти попрошайничать. Если я буду попрошайничать, я сам себя загрызу, я просто умру от всего этого. Мне мое эго не позволит. А отобрать – позволит. Я так устроен. Если на улице обижают слабую девушку, я не из тех, кто бросится звонить по телефону 02.
– Вы сами заступитесь…
– Нет, я не просто заступлюсь – я сразу буду бить. Я всегда бью, а потом уже разговариваю. Потому с такими людьми не надо ни о чем говорить, они принимают твою доброту и желание разрешить ситуацию бесконфликтным способом за слабость и продолжают наглеть. Я могу застрелить человека, но не могу застрелить птицу, потому что я буду стрелять в человека за что-то. А птица, она безвинная, она ничего плохого не сделала. Ну, и поэтому мне приписывают всякие ужасы. Да, я решительный человек. Я легкий на какие-то поступки. Такой вырос, ну, что теперь? Меня перевоспитать невозможно, я прожил шестьдесят лет.
– Двадцать пять!
– Двадцать пять мне в душе, а по паспорту…
Но знаете, мне кажется, это хорошая черта характера. Если, заступившись за вас на улице, я изобью вашего обидчика, то другие, которые глядели в окно не простят мне не мой поступок. Они не простят мне их собственную трусость. А я живу, как душа велит. Иногда сначала делаю, потом думаю. И в жизни мне это много раз помогало, честное слово.
Ну, а стихи – божий дар, он от всего этого не зависит. Правда, если в душе мальчишки нет разбойника, русским поэтом он никогда не станет. Потому что все великие русские поэты были разбойниками. Возьмите любого. Они и на дуэлях стрелялись и на войне умирали и дрались… Интересно, что когда на плаху ведут разбойника – Стеньку Разина или Емельку Пугачева – русский человек его жалеет. Но при этом никогда не жалеет палача и к палачу никогда на похороны не ходит. А к разбойнику ходит! И на могилу еще потом ходит, и песни слагает. Так русский народ устроен.
– Александр Васильевич, на своих концертах вы словно бы гипнотизируете зал, «включаете Вольфа Мессинга». У вас есть какие-то свои способы воздействия на людей?
– Конечно, есть. И не только на зал, а на любого отдельно взятого человека. Я не знаю, как у меня это получается, я просто хочу это сделать и делаю. Может быть, это что-то в тембре голоса или в манере говорить. При этом мне необязательно подавлять человека как личность – его можно просто обаять. Почему у меня в театре такая классная команда? А посмотрите на моих музыкантов. Потому что я выбираю их, а они меня. Обаяние – великая вещь. Это тоже гипноз, но какая-то иная его ипостась. Так вот я какой-то обладаю. Обаять, и каждого по-разному. Мужчин по-своему, а женщин – по-своему.